П Р О З А.... home: ОБТАЗ и др
 
Л. Симоновский. Любящий вас навсегда. Часть 1 Часть 2. , 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10

 

 
 
 
 
* * *

Через низкие окна в доме, где мне посчастливилось однажды переночевать, видно было, как ночь опустилась до самой земли, и не думает подниматься. А хозяйка встала, по звуку угадывалось, что сунула ноги в бурки, стала укладывать поленья в печку. Половицы выхватило светом из темноты, и отблески огня принялись вылизывать пол. Он все желтел, умывался, и за окном вдогонку ему разливалось молоко. Доилось утро. Изба осветилась, и колыска, свисающая на шлейках с потолка, перекрыла всю комнату. В головах чуть приподнятая, она, казалось, плавно взлетает. Хозяйка хлопотала в сенцах, и я подошел поближе. Мальчишка, откинув пеленку, тихо спал. У ножек в выдолбленной лодке была дырочка. Вот почему под ней на полу образовалась лужица. Я долго смотрел, удивляясь, что веки его совсем не шевелятся, даже не вздрогнули, когда хлопнула дверь. И весь он лежал спокойно и раздольно, ручки раскинулись легко. Он просто прикрыл глаза, чтоб не мешал свет. Безмятежно лежал, реснички не шелохнутся. Ноготки чуть розовели, как зорька. От него исходило тепло. Мать подошла, ловко взяла его на руки, попка его примялась, и я почувствовал, ей приятно, какой он тяжеленький. А он чисто открыл глаза, не щурясь от колючего света, улыбнулся и доверчиво уронил головку к ее щеке. Будто не было ночи, а просто раскрылись ставни. "С зорюшкой, лялька моя",- мурлыкала она и гладила его спинку. В доме было так мирно, что треск поленьев усиливал тишину. Такое остается на донышке детства, и мы не помним. А было же свежее личико неба и чистое стеклышко окон и ясный открывшийся взгляд, когда поднимаются веки улыбчиво, без тревоги, без малейшего ветерка. Бедные, бедные люди, как рано покидает их детство. Их напряженные веки не расслабляются даже во сне. Многие годы не знал я такого мира. И во сне чувствовал, как некуда деть тяжелые руки, как придавливает время свинцовым одеялом. Мир на земле, мир в душе - безмятежно спящий младенец. Светлее и представить себе трудно. Не знаю, не помню или не видел.

 
* * *
Какой праздник, когда появляется мама. Я не бросаюсь, не висну у нее на шее. Теперь мы тихо садимся рядом и улыбаемся. Как радостно и светло улыбаться! Она меня любит. Как она меня любит! "Ленчик, Ленчик, Ленчик,- звучит, как колокольчик,- стеклышко прозрачное, крылышко мое…" Она только называет меня, а мне слышится тоненькая, как водичка, музыка. Глаза опускаются, голова сладостно тяжелеет и укладывается на ее теплые ладони. Тела совсем нет. Одна круглая головенка лохматая кружится, перелетая через леса и моря. Слюнка течет или слезка, все равно баюкает праздник. Мамочка, мамочка, пусть для тебя звучит такая же светлая песенка. Помнишь, как ты говорила: "Не грусти, как цветы под дождем?" Мама, а где папа? "Здесь, оглянись!" Оборачиваюсь - папа! Подает мне смешное письмо. "В первых строках" сообщает, что я стал большой и сильный. Сильнее, чем даже Карась. Он радуется, что я на диване кожаном нашем сижу на самой верхушке земли. На мне птичьим глазом сверкают новенькие сапожки, голенища играют гармошкой, вздуваются рукава, как облака, особенно, когда я сжимаю кулак и даю всем потрогать мускулы. Волосы вьются, и Дора рукой по ним водит, губы уточкой тянет. Коснувшись щеки холодным носом, взрывается длинным "люблю-ю кучерявеньких!" На мне широкий командирский ремень, оттопыривается наган. Патроны настоящие. Могут пробить дом, железо, шапку любую, если хорошенько целиться. А Ревка не верит. "Смотри",- показываю ему свою белую кепку. И мы, прищурившись, видим небо сквозь маленькую дырочку. Черное. "Видишь, дурачок мой, воображуленька, небо можно убить. Если в него стрелять, оно станет мертвым". Папа, а где мама? "Здесь, оглянись". Я снова оборачиваюсь и - к маме в постель. Около папы лежать неудобно: плечи у папы твердые и рука тяжелая, прижимает. "На, кури",- протягивает мне папа пачку "Казбека". У меня во рту длинная папироса. Мама в ужасе: "Меер, ты с ума сошел, учишь ребенка этой гадости!" Мы оба хохочем, потому что сигарета вафельная с начинкой из повидла. Откусываем по очереди и хрустим. Нас окружают продавщицы мороженого в белых передниках, над нами вьются разноцветные шары из мороженого. Я стою на самой верхушке земли и свечу моей переливающейся жилеткой, золотой спереди, серебряной сзади. Подпрыгиваю над землей, сияю, размахиваю руками, взлетаю и кувыркаюсь в воздухе, как под куполом цирка. Гости в восторге аплодируют. Я открываю двери секретного дворца из мороженого, а там бурлит газированный фонтан с малиновым сиропом. Мне кричат "ура", все едят и пьют. Все мальчишки и девочки хотят со мной дружить… "Мишугине коп наш Ленчик",- вздыхает мама. - "А грейше коп,- возражает папа,- размечтался, как муха на блюдце с вареньем. Гениальненький дурачок. Сколько не снись себе взрослым и сильным, а для мамы навсегда останешься умненькой мышкой". Папа, а где мама? "Оглянись". Поворачиваюсь - мама. Красивая. Мама, а где папа? "Оглянись". Повернулся - красивый мой папа. А на фотографии они вместе. Почему мама с папой сидят так близко только на фотографиях? Жаль, не осталось фотографии, где бы все бабушки и дедушки, папа и мама, тети и дяди, мои сестрички и я с ними, маленький шмерочка. Как хотелось бы мне на них посмотреть и вам показать.
 
* * *
Мешок, и там две картошины. Мешок, и там три картошины. Мне подали три картошины! Теперь они будут мои. Я несу и не слышу их веса, не вижу их скуластых, глазастых бочков. Вот только снег в галошах и под галошами чавкает. Я ногами перебираю, как картошку его толку. Она мокрая, ускользает, ноги вязнут и брызги свищут и липнут. Я несу, тяну три картофелины, вытирая на шее кровь. "Ах, какой потеряшка-заброшка, ты несешь на себе три картошки" - и в мой грубый мешок опускают детский гроб. Я несу, раздирая шею, хвост мешка плечо перерезал и прогнул облезлые ребра. В галошах хлюпает, снег, как мыло, гробовый мешок отвисает, сросся намертво со спиной. Картошка пустила корни, они пробили каменный гроб и проползли в мои кишки. Я иду и не понимаю, как в гробу разрастаются клубни. Набухают от пота и снега, воняют свежей могилой. Их становится больше и больше, я уже не могу. Пальцы сами разгибаются, пудовый мешок ползет по спине вниз. Хватаю его за холку и волоку по льду, корячусь, задом пячусь, тяну на себя, не понимаю, зачем и куда. Как есть хочется! Всем хочется: птицам - зернышка, детям - булочки, листьям - солнышка, рыбкам - червячка. А я тащу сырую картошку туда, куда заросла дорога, где нет ни огня, ни дома, где картошины будут преть и гнить со мной вместе. Я бреду по бездомной дороге. У меня в мешке три картошины. Я несу сам себя с картошкой, нет, мешок несет меня вместе с картошкой. И зачем мне мешок с картошкой, выращенной в гробу?!
 
* * *
Радость. Ра-дость. Солнце дать. Солнце даст. Кому? Солнце даст мне радость. Лучиками пощекочет, и мне станет весело. А как вспомню про лошадь, которую коляска утянула на дно Днепра, мучаюсь, не знаю, как мне лошадь оттуда вытащить. И так никак и этак. Тяжелая, не поднять. Радость. Солнце мне засветило! Я придумал, как я ее спасу. На берегу стоит высокое дерево. Я вскарабкаюсь на самую вершину и повисну, нагибая его под воду, под самое брюхо.

Отпущу, дерево станет разгибаться. Лошадь обрадуется, соберет все свои силы, рванется и выбросится на берег. Конечно, она будет еще очень слабая, ведь столько времени не ела. Я насобираю ей хлебных корочек, она похрумкает, встанет на ноги, и мы легонько по- лошадиному загогочем. Разгоним всех прилипчивых мух своим смешным хохотом. Хорошо об этом больше не думать, только бы получилось. А то пыхтит и тарахтит в ушах мотоцикл, пилит колесами по животу. Схватить бы его сзади и не давать ехать, как я держал велосипед, когда Ревка учился ездить. А то носится страшилина, поливает из пулемета. Трехголовая рогатая жаба. Одна жандармская голова рулит, раздвинув руки, как лапы, у пулемета. Другая со шнапсом развалилась в люльке и одним глазом высматривает, кого подкосить. А третья играет на губной гармошке, мотается, как кукурузу грызет. А еще у нее за спиной перламутровый аккордеон звякает. Ну и пусть звякает. Я позову Ревку, Севу, Карася, возьму суковатую палку. Пусть стреляет. Если в ребят попадет, патроны кончатся. Пока он перезаряжает, я его дубиной как долбану по кастрюле. Будет тогда знать, как других дубасить, гад. Жаль только Севину маму. Она будет плакать. Я ей отдам насовсем аккордеон. И Сева, когда поправится, научится на нем играть. Во поле березонька стояла, во поле кудрявая стояла. Ай, люли-люли стояла. А у меня на гимнастерке будет блестеть новенький орден. Вот радости будет. И Матвей скажет: "Ну-ткась, покажь". Покрутит в руках, как маленькое зеркальце, и вырвет с корнем. "Не настоящий, фальшивый. Мал еще такое носить. А мне на блесну сгодится. Донная рыба на блеск пужается. Самая что ни на есть радость". Отдавай мой орден, гадюка. Я тебе теперь знаешь, что сделаю. Распилю велосипедную раму и набью трубу серой из спичек, пыжом с гвоздями заткну. Отдавай мою Фирку, предатель! А не то тебе будет хуже. Прямо в глаз возьму и пальну. Или в зубы со всего маху кулаком. Говори! А не то без зубов не сможешь сказать - я нечаянно, я больше не буду, простите. Хочешь маленьким быть, прощу, только скажи "слабо". Я стою над ним великаном. "Хорошо,- цедит,- быть дитенком!- изо рта чем-то пьяным пахнет.- Коли хочешь, скажу. Слабо". Отдает мне мой орден. А он тусклый. Почему перестал светиться? Видно, солнце зашло. Или взяло себе обратно всю свою радость.

 
* * *
Дождь идет и идет. Струи длинные, как дорога. Хлещут жабьей икрой в рот, не отплеваться. Черви выползли, спасаются от потока, распластались, побелели. Дождь лупит по глазам, ничего не видно. Шпарит который день. Земля раскисла, скользишь, не удержаться. Раз оступившись в лужу, бредешь напрямик. В ногах чавкает, чвикает, свищет между пальцами. Лягушкам праздник, остальным - конец света. До леса шлепать да шлепать. Но и там от этой беспощадной слизи не скроешься. Бывало, под старую елку залезешь, - вроде суше, но вскоре чувствуешь, что сидишь в холодной воде и сверху льет. Что за дурь нас носила безоглядная, когда я с мальчишками ловил в ладони дождинки, визжал, перебегая от крыльца до крыльца, не думая, что дома заставят переодеваться и будут ругать: "Теперь ты только посмей заболеть, с кровати не слезешь". О, если б очутиться в кровати! Но такое в голове и не сверлит, когда леденеет прилипшая рубашка, набухая у пояса. Проталкиваешь руки в мокрые карманы, а им не согреться. Еще ночью терпеть… Слизняки присасываются к лицу, скатываются за воротник, стекают по хребту, лезут в рукава, тупо дубасят по голове. Озверели совсем. Хуже. Звери попрятались, собаки забились в будки, петухи с первой капли, наверно, стали под навес, поджав лапу. А одинокая лошадь, спутанная, оставшаяся в поле, перестала пастись. Грива ее обвисла, круп почернел. Молния полыхнет, она голову вскинет, безумные глаза выворачиваются назад, будто на нее напали волки. А человечку посреди этой хляби, где все звуки слились в серое шуршание мешка о мешок, куда деваться? Уютно наблюдать из окна с запотевшими стеклами, как узорчато сползают серебряные капли, оставляя прозрачные борозды. Хорошо в доме, или в сарае, в продуваемой подворотне, хотя бы под елкой, и не дрожать от одежки, которая на тебе не скоро высохнет. А быть рядом с мамой, переодевающей тебя и заботливо бранящей - такое может только присниться. Но под дождем не уснешь.
 
* * *
Тропы проселочные, я с вами сроднился, мне нравятся ваши разлетающиеся и сужающиеся вдали рукава. Мои ноги любят розовую утоптанность, местами заросшую пыльной травой. Идешь от деревни к деревне по кривой горбатой дороге. Ни одного человека, и следов не видно. Безголовая, бесхвостая, вьется она в оба конца без края. Тянется, мокнет, петляет. Вильнет за камень, за горушку, куст обогнет и вынырнет на горизонте. Присядешь на обочину, потрешь, пожмякаешь горячие потрескавшиеся, как печеная картошка, пятки - никого! Покрутишься вокруг самого себя - вокруг солнца - и поплетешься обратно. Все равно куда. Ни одной души, ни тени живой, человеческой. Одиноко без людей. А что происходило в душе, когда я однажды обнаружил на тропе след от велосипедной шины! Каким теплом повеяло от едва заметных узоров. Я с ним не мог расстаться и прощался, как с живым, когда он исчезал. Хоть бы вдали кто-нибудь показался или донесся чей-то голос. Трепещет жаворонок, сверлит темечко. Тоскливо отзывается в траве чибис, жалобно просит: "пи-и-ть, пи-и-ть…" Скулит с перерывами. Ждешь этот горький звук и самому не удержаться. Назло начинаешь горланить на весь свет: "По военной дороге шел солдатик безногий…", и дальше все, что в голову втемяшится. Орешь без оглядки, как будто сидишь у папы на плечах, крепко обхватив его голову, и чувствуешь себя выше всех. И вот орем уже вдвоем: "За луг, за лес, до небес!" Вдруг от леса на повороте что-то зашевелится, маленькое, но живое. Хорошо бы старушка-бабуська! Пусть даже мужчина. Пусть идет мне навстречу. Мы поравняемся скоро. И он мне скажет: "День добрый! - и поклонится, как взрослому. - Откуда идем?" А я ему: "Здрасьте, оттуда идем, издалека!" Я вижу, он приближается. Мотается борода. Ступает твердо, как лошадь. Пиджак ему велик, скособочился, одно плечо спустилось до локтя. Вот он совсем рядом, дышит мне в ухо. Сейчас рявкнет: "Сгинь гнида! Прочь с пути!" Смотрит в упор. За поясом топор висит. Дяденька, не надо! Вам дотуда близко, а там совсем малость с гаком, идите, я больше не встречусь, под ноги не попадусь! Он пройдет и не скажет ни слова. Вот так мы поговорили, и на душе стало легче, радостно, что обошлось.
Осталась со мной дорога, никого - ни маленьких, ни слабеньких, ни злых. Укладывается ожиданье, сестрицы-надежды гаснут и машут вслед уменьшающемуся вдали, совсем не страшному, человеку. Хорошо, когда рядом люди, страшно, когда рядом люди.
 
 
 
* * *
 

Деревня, деревянный погреб.
Сухая, шуршащая шелуха лука.
Дух проросшей весенней картошки.
Сытое месиво зелени.
Чавканье в сухомятку, с изжогой. Бормотанье выходящего хмеля.
Гудящие пятки раздолбленных ног. И скрежет живучих корней.
Уксус молоденькой сосенки.
Вечерний куриный покой. И рыбья тьма под корягой.
День умирает эхом собачьего лая
и неохотно встает протяжным мычанием недоенной коровы.
Простор и заросшие тропки.
Будто ты один на земле.
Последний.

 
 
 

 

 

и др :. .

статьи. .

проза. .

стихи. .

музыка. .

графика. .

живопись. .

анимация. .

фотография. .

други - е. .

по-сети-тель. .

 

>>> . .

_____________. .
в.с.
. ..л.с.. ..н.с.. .

Rambler's Top100 ..